Мой зад свой голос подает, На зов природы отвечая. Вокруг клубится вонь такая, Что я зажал и нос и рот. О, пусть в сей нужник та придет, Кого я жду, опорожняя Мой зад! Тогда я мочевой проход Прочищу ей, от счастья тая; Она ж, рукой меня лаская, Перстом умелым подотрет Мой зад. Попробуйте теперь сказать, что я ничего не знаю! Клянусь раками, это не я сочинил стихи, — я слышал, как их читали одной важной даме, и они удержались в охотничьей сумке моей памяти. — Обратимся к предмету нашего разговора, — сказал Грангузье. — К какому? — спросил Гаргантюа, — К испражнениям? — Нет, к подтирке, — отвечал Грангузье. — А как вы насчет того, чтобы выставить бочонок бретонского, если я вас положу на обе лопатки? — Выставлю, выставлю, — обещал Грангузье. — Незачем подтираться, коли нет дерьма, — продолжал Гаргантюа, — А дерьма не бывает, если не покакаешь. Следственно, прежде надобно покакать, а потом уж подтереться. — Ах, как ты здраво рассуждаешь, мой мальчик! — воскликнул Грангузье, — Ей-Богу, ты у меня в ближайшее же время выступишь на диспуте в Сорбонне, и тебе присудят докторскую степень — ты умен не по летам! Сделай милость, однако ж, продолжай подтиральное свое рассуждение. Клянусь бородой, я тебе выставлю не бочонок, а целых шестьдесят бочек доброго бретонского вина, каковое выделывается отнюдь не в Бретани, а в славном Верроне. — Потом я еще подтирался, — продолжал Гаргантюа, — головной повязкой, думкой, туфлей, охотничьей сумкой, корзинкой, но все это была, доложу я вам, прескверная подтирка! Наконец шляпами. Надобно вам знать, что есть шляпы гладкие, есть шерстистые, есть ворсистые, есть шелковистые, есть атласистые. Лучше других шерстистые — кишечные извержения отлично ими отчищаются. Подтирался я еще курицей, петухом, цыпленком, телячьей шкурой, зайцем, голубем, бакланом, адвокатским метком, капюшоном, чепцом, чучелом птицы. В заключение, однако ж, я должен сказать следующее: лучшая в мире подтирка — это пушистый гусенок, уверяю вас, — только когда вы просовываете его себе между ног, то держите его за голову. Вашему отверстию в это время бывает необыкновенно приятно, во-первых, потому, что пух у гусенка нежный, а во-вторых, потому, что сам гусенок тепленький, и это тепло через задний проход и кишечник без труда проникает в область сердца и мозга. И напрасно вы думаете, будто всем своим блаженством в Елисейских полях герои и полубоги обязаны асфоделям, амброзии и нектару, как тут у нас болтают старухи. По-моему, все дело в том, что они подтираются гусятами, и таково мнение ученейшего Иоанна Скотта.
По наблюдениям заморских гостей, русские люди были чистоплотными. Парились в банях, после чего часто прыгали в прорубь, т.е. были закалёнными. Поэтому снежки - на такой уж фантастический вариант.
А вот с европейцами действительно не понятно - мыться не любили, бани очень долгое время были под запретом Церкви, с появляющимся от этого запрета "запахом" боролись одеколоном, дерьмо выкидывали прямо из окон на мостовую. Особенно интересно как подтирались рыцари, которые постоянно ходили в доспехах, вот уж наверное вонь стояла...
ну, вообще, рыцари не всегда ходили в доспехах, а на экстренный случай, я на одном полном пластинчатом доспехе видел дверцу сзади. Естественно открыть самому не представлялось возможным, наверное просили друг другу: "Милорд, затворите мне форточку, будьте так добры"
Page 1 of 9