![[identity profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/openid.png)
В своём трактате "новая жизнь" он постоянно рассказывает о том, как он заливается слезами:
Часто, не в силах плакать и рассеять свои печали, я отправлялся, чтобы увидеть сострадательную даму; она же, казалось, видом своим извлекала слезы из глаз моих.
Этот новый пожар моих воздыханий воспламенил некогда утихшие рыдания, так что глаза мои, казалось, желали лишь плакать. И часто случалось, что из-за длительной привычки проливать слезы образовались вокруг моих глаз пурпурные венцы, которые обычно появляются у тех, кто перенес мучения.
Тогда я вспомнил, что видел усопшую в обществе Благороднейшей, и не смог удержаться от слез; пребывая в слезах, я решил сказать несколько слов о ее смерти...
Возобновляя мое повествование, скажу, что после того, как мне было отказано в блаженстве, меня охватила такая скорбь, что, удалясь от людей, я орошал землю горчайшими слезами. А когда источник слез иссяк, я затворился в своей комнате, где предался жалобам и песням...
и так далее.
Мне интересно даже не то, в самом деле ли он (будучи взрослым мужчиной) был таким плаксивым, а то, неужели не было тогда зазорно рассказывать о своих слезах и стенаниях? Даже если это литературный приём, то всё равно во времена жестокого средневековья, расцвета рыцарства, как-то странно выставлять себя плаксивым юношей.
Чем это можно объяснить?
В те годы это было нормой?